Рядом с гостиной находилась небольшая столовая, где обычно завтракали Я
тихонько шмыгнула туда.  Там  стоял  книжный шкаф;  я  выбрала себе  книжку,
предварительно убедившись,  что в ней много картинок. Взобравшись на широкий
подоконник,  я  уселась,  поджав ноги  по-турецки,  задернула почти вплотную
красные штофные занавесы и  оказалась,  таким образом,  отгороженной с  двух
сторон от окружающего мира.
     Тяжелые  складки  пунцовых драпировок загораживали меня  справа;  слева
оконные стекла защищали от непогоды,  хотя и не могли скрыть картину унылого
ноябрьского дня  Перевертывая страницы,  я  время  от  времени поглядывала в
окно,  наблюдая,  как  надвигаются зимние сумерки.  Вдали  тянулась сплошная
завеса туч и  тумана;  на переднем плане раскинулась лужайка с растрепанными
бурей кустами, их непрерывно хлестали потоки дождя, которые гнал перед собой
ветер, налетавший сильными порывами и жалобно стенавший.
     Затем я снова начинала просматривать книгу - это была "Жизнь английских
птиц" Бьюика. Собственно говоря, самый текст мало интересовал меня, однако к
некоторым страницам введения я, хоть и совсем еще ребенок, не могла остаться
равнодушной:  там говорилось об убежище морских птиц,  о  пустынных скалах и
утесах,  населенных только ими;  о  берегах Норвегии,  от  южной оконечности
которой - мыса Линденеса - до Нордкапа разбросано множество островов:

     ...Где ледяного океана ширь
     Кипит у островов, нагих и диких,
     На дальнем севере; и низвергает волны
     Атлантика на мрачные Гебриды

     Не  могла  я  также  пропустить и  описание суровых  берегов Лапландии,
Сибири,  Шпицбергена,  Новой Земли,  Исландии,  Гренландии,  "всего широкого
простора полярных стран,  этих безлюдных,  угрюмых пустынь,  извечной родины
морозов и снегов, где ледяные поля в течение бесчисленных зим намерзают одни
над другими,  громоздясь ввысь,  подобно обледенелым Альпам;  окружая полюс,
они как бы сосредоточили в себе все многообразные козни сильнейшего холода".
У   меня   сразу  же   сложилось  какое-то   свое   представление  об   этих
мертвенно-белых мирах,  - правда, туманное, но необычайно волнующее, как все
те,  еще неясные догадки о вселенной,  которые рождаются в уме ребенка.  Под
впечатлением этих вступительных страниц приобретали для  меня особый смысл и
виньетки в  тексте:  утес,  одиноко стоящий среди пенящегося бурного прибоя;
разбитая лодка,  выброшенная на пустынный берег;  призрачная луна,  глядящая
из-за угрюмых туч на тонущее судно.
     Неизъяснимый трепет вызывало во  мне изображение заброшенного кладбища:
одинокий могильный камень с надписью,  ворота,  два дерева, низкий горизонт,
очерченный  полуразрушенной  оградой,   и  узкий  серп  восходящего  месяца,
возвещающий наступление вечера.
     Два корабля, застигнутые штилем в недвижном море, казались мне морскими
призраками.
     Страничку,   где  был  изображен  сатана,  отнимающий  у  вора  узел  с
похищенным добром, я поскорее перевернула: она вызывала во мне ужас.
     С  таким же ужасом смотрела я  и  на черное рогатое существо,  которое,
сидя на скале, созерцает толпу, теснящуюся вдали у виселицы.
     Каждая картинка таила в  себе целую повесть,  подчас трудную для  моего
неискушенного ума  и  смутных восприятий,  но  полную глубокого интереса,  -
такого же, как сказки, которые рассказывала нам Бесси зимними вечерами в тех
редких  случаях,  когда  бывала  в  добром настроении.  Придвинув гладильный
столик  к  камину в  нашей  детской,  она  разрешала нам  усесться вокруг и,
отглаживая блонды на  юбках миссис Рид  или  плоя щипцами оборки ее  ночного
чепчика,  утоляла наше жадное любопытство рассказами о любви и приключениях,
заимствованных из старинных волшебных сказок и  еще более древних баллад или
же,  как я обнаружила в более поздние годы,  из "Памелы" и "Генриха, герцога
Морландского".
     И  вот,  сидя с  книгой на коленях,  я  была счастлива;  по-своему,  но
счастлива.  Я боялась только одного -  что мне помешают, и это, к сожалению,
случилось очень скоро.

(с) Шарлотта Бронте. Джен Эйр